Джон О`Хара - Свидание в Самарре
«А я бы ответил, — продолжал рассказывать себе Джулиан, — что, по-моему, пришло время помочь ему заткнуться».
Но он знал, что не выплеснет виски — в стакане уже почти ничего не осталось — да и тот, что собирается налить, тоже не выплеснет. Не посмеет выплеснуть на Гарри Райли. И вовсе не из-за его кулаков. Райли было уже за сорок, и, хотя он считался хорошим игроком в гольф, он был толст и страдал одышкой, а значит, ни за что не полез бы в драку. Нет, беда в том, что, во-первых, Гарри Райли фактически является владельцем гиббсвиллского отделения фирмы «кадиллак», которым управлял Джулиан. А потом, если он и выплеснет виски на Гарри Райли, люди скажут, что он это сделал из ревности, ибо Гарри всегда подчеркнуто внимателен к Кэролайн и много с ней танцует.
Мысли Джулиана прервало появление Теда Ньютона, зубного врача, который остановился у стола выпить на дорогу. На Теде была енотовая шуба, которую он носил первый сезон, а может, и вообще первый вечер. «Уходишь?» — спросил Джулиан. Разговаривать с Тедом не хотелось. Он и этот-то вопрос задал только потому, что видел в Теде потенциального покупателя. А пока Тед ездил на «бьюике».
— Ага. Лилиан устала, да и завтра из Гаррисберга прикатят ее родители. Едут на машине, значит, прибудут где-то в час, час пятнадцать.
Плевать мне на их расписание, подумал Джулиан. А вслух сказал:
— Вот как? Что, ж, счастливого тебе рождества.
— Спасибо, Джу, — отозвался Ньютон. — И тебе того же. Увидимся у «Холостяков»?
— Непременно, — ответил Джулиан и, пока другие прощались с Ньютоном, тихо добавил: — И не смей называть меня Джу.
Оркестр играл «Весь целиком», особенно громко выводя мелодию рефрена. Музыканты сидели серьезные и насупленные, и только барабанщик улыбался во весь рот и шлепал по проволочным щеткам, прикрепленным поперек барабана. Вильгельмина Холл, шесть лет назад окончившая Уэстовер, по-прежнему считалась лучшей партнершей в клубе и потому была вне конкурса. Не успевала она дважды обойти зал с одним кавалером, как подходил другой. Все старались потанцевать с ней, потому что, во-первых, она хорошо танцевала, а во-вторых, по слухам, ни в кого не была влюблена, кроме, может, Джимми Мэллоя, что, конечно, было совершенно невероятно. Таково, по крайней мере, было общее мнение. С ней жаждали танцевать мужчины всех возрастов, в то время как Кей Вернер, нынче проходившая курс в Уэстовере и куда более хорошенькая, должна была довольствоваться лишь зелеными юнцами. Она была влюблена в Генри Льюиса. Так, по крайней мере, считалось. Глупышка Констанс Уокер опять сняла очки, как будто весь клуб не знал, что без них она на два шага от себя ничего не видит. Среди холостяков она пользовалась репутацией девицы, с которой «стоит потанцевать». Она училась в Смитовском колледже, где числилась хорошей студенткой, являлась обладательницей отличной фигурки, высокой груди и огненного темперамента, но личико имела не то что невзрачное, а простоватое, которое, если бы она только это понимала, смотрелось куда лучше именно в очках. Она так жаждала нравиться, что пригласивший ее кавалер мог получить удовольствие не только от танца, но и от ее груди и всего тела. Перед тем как подойти к Констанс, молодые люди обычно говорили: «Пойду-ка я поупражняюсь». А между прочим, четверо молодых людей «поупражнялись» с ней и за пределами танцевального зала, в результате чего Констанс потеряла невинность. Однако эти молодые люди так стеснялись признаться в том, что не устояли перед чарами столь малопривлекательной, по общему мнению, девицы, что никогда друг с другом похождения Констанс Уокер не обсуждали, и она считалась целомудренной. «Ты, значит, полагаешь, что она некрасивая, и я, пожалуй, с тобой согласен. А приходилось ли тебе видеть ее в купальнике? Это да!» — вот самое худшее, что можно было услышать о ней.
Джаз играл «Чем ты мне помнишься».
Музыканты снова трудились над рефреном, и кавалеры рассыпались по залу, а поэтому, когда в том месте, где обычно стояли его приятели, внезапно появился запыхавшийся Джонни Дибл, он мог поведать свою новость лишь двум молодым людям.
— Господи! — воззвал он. — Господи боже мой! Слышали, что случилось?
— Нет, — ответили они.
— Ну да? С Джулианом Инглишем?
— Нет. А что?
— Джулиан Инглиш выплеснул виски прямо в лицо Гарри Райли. О господи!
III
Аль Греко знал дорогу из Филадельфии до Гиббсвилла не хуже, чем машинист — правый профиль полотна. Опытный машинист, когда поезд идет по расписанию, взглянув на часы, скажет, что через четыре с половиной минуты справа от дороги будет школа. Либо, бросив взгляд на стог сена, амбар или еще какую-нибудь примету, определит время с точностью до полминуты. Аль Греко мог сделать почти то же самое. 94 1/2 мили от Филадельфии до Гиббсвилла он знал назубок. А день сегодня, между прочим, выдался такой холодный, что хоть зубами стучи. Об этом говорят порывы ветра. В машине-то тепло, работает обогреватель. Аль даже спустил дюйма на три правое переднее стекло. Он ехал на «кадиллаке» марки В-61 и был опытным водителем. Уже несколько раз, выезжая из Гиббсвилла на рассвете, он добирался до Филадельфии меньше чем за два часа и сегодня, минуя въезд на территорию загородного клуба, машинально посмотрел на часы: два часа сорок пять минут от гостиницы в Филадельфии. Совсем неплохо, если учесть заносы и состояние дорог возле Рединга, где машины брошены в беспорядке по обеим сторонам пути. Он ехал с максимальной для такой погоды скоростью. Поездка была чисто деловая.
Хотя Алю никогда не доводилось видеть здание клуба — с шоссе просматривалась лишь крыша, — он знал, что стоит оно на плоскогорье, а потому выезжавшие из клуба машины можно было различить с шоссе, лишь когда они проезжали добрую треть пути по аллее, заканчивающейся воротами. Когда Аль Греко проезжал ворота, на аллее как раз показался большой закрытый «кадиллак». Аль тотчас узнал машину. Он считал для себя обязательным знать почти все большие машины, а этот лимузин имел весьма внушительный вид, поскольку выполнял роль рекламной машины и за рулем его должен был сидеть глава городского отделения фирмы «кадиллак» Джулиан Инглиш.
«Вот прохвост-то!» — сказал Аль. Но он отнюдь не был зол на Джулиана. Просто именно из-за Джулиана ему пришлось ехать в Филадельфию. Тот, по-видимому, решил устроить званый вечер где-то между рождеством и новым годом, потому что попросил самого Эда Чарни купить ему ящик настоящего шампанского и доставить на следующий день после сочельника. Эд, разумеется, сказал, что будет только рад помочь, и занялся этим делом лично. Он позвонил в Филадельфию и заручился обещанием, что шампанское будет отличным. Эду нравился Джулиан Инглиш. Джулиан Инглиш по праву живет на Лантененго-стрит, он из тех, кто принадлежит к высшему кругу и не затеряется в любой компании. Только посмотреть на него, и сразу видно, что этот малый из высшего круга. Встретив на улице людей Эда, всегда останавливается, не то что другие (те, правда, постарше): имеют дело с Эдом, скажем, в банке, по страховке или еще где-нибудь, а на улице даже не замечают. А есть еще и такие, кто, не будучи знаком с Эдом, звонят, представляясь, к примеру, президентом такой-то компании, и просят в виде одолжения достать им ящик настоящего виски по сходной цене. В прежние дни Эд прямо из кожи лез для хороших людей, для тех, кто считает себя принадлежащими к высшему кругу, а потом понял, что это себя не оправдывает: они не ценили оказанную им любезность, а встретив на следующий день на улице, даже не здоровались. Поэтому среди компании с Лантененго-стрит было всего лишь несколько человек, которые могли обратиться к Эду с просьбой да еще получить при этом кредит. И один из них, несомненно, был Джулиан Инглиш. И не только потому, что останавливается поговорить; важно, как он разговаривает. Он разговаривает с вами как человек с человеком, а порой не брезгует и выпить с Эдом чашку кофе. «Мировой парень этот Инглиш, — отозвался о нем однажды Эд, и этим было многое сказано. — Беру его, не глядя. Он малый стоящий». Сказано предостаточно. У Эда дела такие, что в людях он ошибаться не должен. Инглиш, и верно, был что надо. Аль согласен с Эдом. Правда, ничего бы не изменилось, если бы он и не был согласен. На территории между Редингом и Уилкс-Барре либо соглашайся с Эдом, либо иди работать в шахту. И это еще не самое плохое, что может случиться, коли ты не согласился с Эдом и перестал принадлежать к его братии. Самое плохое случается тогда, когда тебя сначала двое молодчиков держат, а двое других пинают ногами до тех пор, пока не устанут, а в завершение еще всадят в тебя пару пуль — и конец. Но у Эда редко возникает необходимость так поступить. Поначалу да, было несколько дел — полиция штата до сих пор не успокоилась, — по поводу которых Аль предпочел бы знать меньше, чем знал. Это произошло еще тогда, когда Эд только затевал свой бизнес со спиртным, проститутками и лотереями. Пришлось кое-кого поприжать, иначе эти типы ему бы здорово помешали. В таком деле надо быть жестоким, не то грош тебе цена. Далеко не уйдешь. И в то же время следует вести себя порядочно и честно с теми, кто к тебе хорошо относится. Аль Греко поднял воротник пальто: ему стало зябко. И хотя в машине больше никого не было, он почему-то застыдился, словно человеку взрослому не может быть зябко. Нечто подобное испытываешь по отношению к собственной матери или если сделал другому добро. Похожее чувство он питал и к Эду Чарни. Чувство преданности.
